Шестое чувство

Шестое чувство

Чем бы ни закончился наш спор с Олегом о дальнем и ближнем поиске в науке, сам по себе он очень показателен.

Мы живем в чрезвычайно практичный век.

Рассказ о любом, пусть даже самом фантастическом, открытии в наше время в первую очередь вызовет вопрос: "А зачем это нужно?" Конструируя новый прибор, мы думаем о том, где его использовать. Работая над книгой, пытаемся представить себе ее будущего читателя. Появился универсальный критерий ценности - полезность. Красота нового мира входит в нашу жизнь, пробиваясь сквозь монументальные завитушки гипса, калейдоскопическое мелькание красок и форм, неразбериху звуков. И всему, что встречается на ее пути, она задает всегда один и тот же вопрос: "В чем твой смысл? Кому ты нужен? Чем ты полезен?"

И потому мы не назовем приземленным человека, если он спросит, зачем вообще нужен новый взгляд на вещи, который приносит с собой кибернетика,

Действительно, мало ли существует подходов к одному и тому же явлению. Но все ли они плодотворны? Можно, например, утверждать, что в мире существует лишь один общий для всех людей язык, не открытый до сих пор, а хорошо известные нам чуть ли не три тысячи языков - это только различные способы зашифровки сообщений. Известный кибернетик У. Уивер считает, что "книга, написанная по-китайски, попросту есть книга, написанная по-английски, но закодированная китайским кодом". И наоборот. Но что может дать такой более чем странный, исторически несостоятельный с точки зрения лингвиста-ортодокса, взгляд на природу языков? Казалось бы, решительно ничего? Однако в дело вмешалась кибернетика, и уже сегодня ученые работают над машинами, переводящими научно-технический текст сразу на несколько языков. Для этого они сначала переводят фразу на свой собственный, "машинный язык", а затем уж с него - на любой заданный.

Еще более странно и, на первый взгляд, крайне легкомысленно подходят ко многим явлениям жизни математики-специалисты в области теории игр. Они уверяют нас, что всякое столкновение противоположных интересов, когда требуется вырабатывать наилучшую стратегию поведения, чтобы перехитрить противника или побороть его сознательное сопротивление,- есть игра! В своей теории математики называют игрой и войну, и биржевую сделку, и шахматный турнир, и охоту, и любой вид человеческой деятельности, в котором участвуют две или несколько сторон, стремящихся к выигрышу. Могут ли подобные обобщения - так и хочется назвать их нелепыми и незаконными - принести кому-либо пользу?

Но вот в дело вмешалась кибернетика, и полное горестного отчаяния восклицание Германа: "Что наша жизнь? Игра!" - неожиданно приобрело не только строго математическое, но и вполне оптимистическое звучание... В Атлантике наши рыбаки столкнулись с неразрешимой дилеммой, В одном месте всегда ловилась пикша, однако в весьма малом количестве. В другом - редко попадался морской окунь, но зато большими косяками. Казалось, разумного решения принять тут нельзя: осторожный капитан всегда предпочтет "синицу в руках" - пойдет ловить пикшу, и только любитель риска понадеется на "журавля в небе" -забросит трал на окуня. Лишь случай решит, кто из них был прав. Но доцент М. Н. Андреев посмотрел на эту дилемму глазами современного математика: ловля рыбы - это обычная стратегическая игра.

Математики скрупулезно исследовали данные о лове я пикши и окуня за довольно продолжительное время. Удачи и неудачи рыбаков день за днем, неделя за неделей превращались в беспристрастные цифры, которыми заполнялись клетки таблиц. Потом ученые взяли в руки испытанное оружие - метод Монте-Карло. Он дает возможность по известным результатам в прошлом узнать, как распределяются аналогичные случайные события в будущем. Расчеты показали, что самая надежная стратегия выражается соотношением 3:1. Это значит: надо кидать жребий с четырьмя равновероятными исходами, и в случае выпадения одного, заранее обусловленного, следует ловить окуня. В трех других - пикшу.

Жребий - потому что рыба бродит по морю, подчиняясь лишь закону случая (или каким-то своим, "рыбьим" законам, которых мы не знаем, а значит, не можем и учитывать). Раз случайно само событие, то и выбор, который предстоит сделать экспериментатору, тоже должен быть совершенно случайным. Нельзя, скажем, решить для себя заранее: первые три раза иду на пикшу, четвертый - на окуня. Как только в поведение рыболова будет внесена хоть какая-нибудь закономерность - это тут же приведет к поражению. Итак,- случай, жребий.

А как бросать жребий - это уже безразлично. Можно перетасовать четыре туза и тянуть одного из них на счастье, "загадав на окуня", скажем, трефового. Можно взять ручные часы, и если при случайном взгляде на циферблат минутная стрелка окажется напротив числа, делящегося на четыре, следует попробовать "искусить судьбу" - пуститься на ловлю окуня. Именно так и поступали в течение всего лова на траулере "Гранат". Результат этого простого опыта выглядел ошеломляюще - за две недели на палубу высыпалось 60 тонн "лишней" рыбы! Никакой, абсолютно никакой новой техники, один только новый подход к старой как мир проблеме. И какой веский, наглядный, живой аргумент в его пользу, неопровержимо переливающийся на солнце серебристой чешуей.

Первая мысль: как просто! Почему же не додумались до этого раньше: ведь всего только и нужно бросить жребий - и вот, пожалуйста... Это "и вот" напоминает двустишье из детской песни о Великой Отечественной войне:

Шли вперед мы, шаг за шагом - 
Вот и знамя над рейхстагом!...

Простота есть обычно итог преодоления великих сложностей. Мысль решить задачу жребием не могла бы прийти в голову ученому в докибернетическую эпоху. Такая идея показалась бы мистической - антинаучной. И лишь теория игр позволила математически безукоризненно определить, что окуня в тех местах Атлантики надо ловить именно в одном из четырех, а не из шести или двадцати возможных случаев...

Впрочем, стихийно-кибернетические воззрения существовали давно. Гоночный автомобиль выглядит необыкновенно свирепым по сравнению с нашим "москвичом" из-за того, что его колеса не закрыты крыльями. Конечно, это ухудшает обтекаемость машины и потому снижает ее скорость. Но конструкторы принимают решение оставить колеса на виду не по ошибке. Дело снова в обратной связи - нашей старой знакомой. Если колеса закрыты крыльями, то водитель, повернув руль, вынужден смотреть, как при этом пойдет машина. Следующее движение он сможет сделать лишь после того, как автомобиль заметно отклонится от нужного пути. Зрительный сигнал обратной связи здесь запаздывает. Чтобы устранить эту нежелательную задержку, гонщик, берущий вираж на большой скорости, должен видеть передние колеса и ориентироваться по их положению, а не ждать, пока повернется вся машина. Для обычных автомобилей такая сильная обратная связь не нужна. Поэтому наш "москвич" так элегантен.

Еще более глубокая кибернетическая мысль заключена в словах старинной китайской премудрости: "Одна картина может сказать больше, чем десять тысяч слов". Эти слова мы впервые прочли на плакатике в редакции журнала "Наука и жизнь". Плакатик был приколот к стене прямо напротив двери художников-оформителей. Мы скользнули по нему взглядом и восприняли этот афоризм как обычную гиперболу, свойственную фольклору. Но однажды мы разговорились с молодым ученым Сергеем Генкиным о его работе, и в памяти вдруг всплыло и по-новому зазвучало это старинное высказывание.

Сергей занимается изучением языка кино. Он математик не только по профессии, но и по складу мышления. И еще по той страстной увлеченности своим делом, которая не проходит с годами у людей этой "сухой науки". Они, действительно, говорят обычно излишне строгими и потому суховатыми фразами, но такие фразы - тигель, в котором бушует "жар холодных чисел" и выплавляются многогранные, как кристаллы, светлые мысли.

- Не надо думать,- говорил Сергей,- будто привычный нам словесный способ общения является единственно возможным и лучшим. Ему, очевидно, предшествовал простейший язык жестов, мимики и нечленораздельных звуков. А сравнительно недавно появилось новое средство общения - кино... (Это он, Сергей, рассказывал нам об ответном фильме, возникающем в сознании зрителя.)

Кинолента - последовательность зрительных образов, снятых или нарисованных. Параллельно с этой последовательностью мы воспринимаем музыку и звуки текстов. Стало быть, по самой сути своей, современное киноискусство синтетическое: оно объединяет целых три языка -o словесный, зрительный и звуковой. Два последних называют "конкретными", потому что их элементы - конкретные образы, а наш обычный словесный язык разумно назвать "абстрактным", поскольку слова обычно являются некоторым обобщением, абстракцией.

Со временем конкретные языки будут играть все большую роль в системе человеческого общения - к этому выводу приходит кибернетика. Установлено, что канал словесной информации очень узок: с помощью слов человек может воспринимать и передавать не более 16 единиц информации в секунду. А зрительная и слуховая информация, воздействующая непосредственно на наши органы чувств, может достигать гигантской величины - миллионов единиц в секунду.

Именно поэтому, когда в XVIII веке математик Гаспар Монж придумал начертательную геометрию,- науку, без которой теперь не может обойтись ни один инженер,- он произвел своеобразную революцию в технике. Идея Монжа была чисто кинематографическая и, если хотите, кибернетическая: взглянуть на предмет сразу с нескольких сторон и создать его расчлененный зрительный образ, который не передашь словами.

Кинообучение впервые было введено в сущности 400 лет назад Яном Амосом Коменским. Он искал пути от чувственных образов к сознанию и создал учебник для детей "Видимый мир в картинках": живую последовательность рисунков. Поиски великого основателя современной педагогики продолжает кибернетика.

Научная литература пишется пока словами и формулами. А еще в 20-х годах нашего века Сергей Михайлович Эйзенштейн первым пытался проложить путь от кино к науке. Он хотел языком кино объяснить людям "Капитал" Маркса, но не был понят тогда. Как бы на подступах к своему удивительному замыслу он сделал фильм "Октябрь".

Надо продолжить начатое им дело,- этого требует даже простая арифметика,- сказал Сергей,- поделите 1000000 на 16, и вы узнаете, во сколько раз больше знаний можно получить за единицу времени, если передавать их методами, разрабатываемыми кибернетикой.

Современники Конфуция были правы. Старая истина - вовсе не гипербола. Зрительные и слуховые образы говорят нашему сознанию в десятки тысяч раз больше, чем слова.

Мы живем в чрезвычайно практичный и столь же мечтательный век.

Всегдашний вопрос: "А зачем это нужно?" - прочно завладел нашими умами. Но все же не настолько, чтобы можно было проехать мимо Ясной Поляны и не зайти хотя бы на час в навеки опустевший дом, всегда, однако, полный людей. Его нельзя миновать, даже если позади - три тысячи километров довольно утомительного пути, и даже если вся поездка приобрела такой ярко выраженный естественнонаучный характер.

...Мы возвращались по широкой липовой аллее к нашей машине.

- Вы своими спорами и мне мозги свихнули,- сказал Андрей.- Знаете, о чем я вдруг подумал в "комнате под сводами"? Об ученом сборище, на которое вы меня затащили зимой. Помните, когда начался тот ваш молебен во здравие кибернетики, сразу же вспомнили Толстого. Он-де исписывал груды бумаги, переделывал по сто раз каждую страницу, но все-таки не перебирал все возможные варианты текста. И вопрос стоял так: надо, значит, построить машину, чтобы она работала точно, как Лев Толстой! Дать ей инструкцию, и пусть трудится. Дело оставалось за мелочью: определить правила, по которым написана "Война и мир". Я как услышал о "правилах творчества" - плюнул и ушел...

Андрей не возводил на себя напраслину - да, он действительно сбежал тогда с устного журнала у нас в НИИ, на который мы пригласили кибернетиков. "Устные журналы" ныне пользуются успехом. Это нетрудно объяснить. С кибернетической точки зрения связь между автором и читателем все еще, несмотря на все достижения современной техники связи, весьма несовершенна. Печатное слово не передает авторского жеста. Радио не позволяет вглядеться в улыбку говорящего. Даже телевидение лишено едва ли не самой привлекательной черты любого общения - его обоюдности. Отсутствует, говоря научным языком, обратная связь между зрителем и телеэкраном, и ее не заменить даже шквалу телефонных звонков, сотрясающему временами здание на Шаболовке в Замоскворечье, Живое общение, когда между сценой и залом не остается никакой преграды,- вот это и есть секрет удачи многочисленных устных журналов.

Но тот выпуск, о котором говорил Андрей, проходил, мягко говоря, не под одни только аплодисменты. Слишком уж острой была тема: "Кибернетика и искусство", Конечно, "плюнуть и уйти" мог только такой эмоциональный человек, как наш друг-скульптор. Научные работники - люди более уравновешенные, но все-таки и они а этот вечер не скупились на негодующие восклицания.

А все потому, что речь шла об исследованиях "обыкновенного чуда" искусства методами кибернетики, перешедшей погранполосу между наукой и художественным творчеством. Вот это и сердило. Надо ли с вольтметром, а руках анализировать музыку, можно ли научно экспериментировать над творениями Толстого? Не святотатстве ли это?

Выступавшим тогда кибернетикам приходилось как бы между прочим доказывать очевидное: нет, они не собираются сегодня ни повышать производительности труда поэтов или композиторов, ни снижать вредность художественного производства. Они не думают помогать кому-либо создавать шедевры изобразительного искусства. Мнение, будто кибернетики хотят смастерить электронных Пушкиных и Бахов,- не более чем фельетонное заблуждение" На одной из Лозаннских ярмарок был открыт специальный павильон,- его окрестили "кибернетическим вверинцем", где демонстрировались различные современные автоматы: робот "Сабор", "черепахи", "лисы", "мыши".., Там блистала и знаменитая "Каллиопа" - электронная поэтесса и рисовальщица узоров для византийских ковров.

Сочиненные ею поэмы - бессмысленный набор букв, но тем не менее одного взгляда на них достаточно, чтобы почувствовать: этот бред написан по-французски, а не на каком-нибудь другом языке. Удивительно? Нет, вполне логично. Создатель "Каллиопы" Альберт Дюкрок ставил перед собой вполне определенную цель: повысить эффективность телеграфной связи во Франции - сделать ее безошибочной, несмотря на все помехи и даже неверные действия операторов. Для этого тщательно и глубоко изучалась статистическая структура французского языка. Лингвисты выяснили, как часто встречаются в нем те или иные буквосочетания, какие буквы никогда не пишутся рядом и т. д. и т. п. Так родилась "Каллиопа", способная сама выправить текст, даже если телеграфист при передаче сообщения нажал не на ту клавишу. А ее поэмы - это, как писал харьковский ученый Ю. Соколовский, "своего рода ширпотреб, изготовленный из отходов серьезного кибернетического исследования".

Альберт Дюкрок мило пошутил, дав своей машине громкое имя музы эпической поэзии. Успех же ее "поэтических творений" объяснялся лишь страстью к сенсации. Между тем, по всему миру пошла молва, что кибернетики покушаются на права поэтов, и тайно, по ночам, изготовляют "сюрреалистические стихи". По совершенно непостижимой логике именно так стали называть написанные кибернетическими машинами рифмованные строки.

Кибернетики не собираются делать ничего подобного - их цель совсем другая.

- Мне кажется, что от плодотворного взаимодействия кибернетики и искусства выиграет в будущем прежде всего наука,- это были первые слова, сказанные Вячеславом Всеволодовичем Ивановым на нашем устном журнале...

Вячеслав Всеволодович - совсем еще молодой ученый, но был он у нас в тот вечер чем-то вроде старейшины. К этому обязывал и его громкий титул: председатель лингвистической секции Научного совета по кибернетике.

- Нас, ученых,- продолжал он,- в изучении искусства методами кибернетики увлекает возможность вплотную подойти к пониманию того, что такое интуиция. Андрей Николаевич Колмогоров много раз подчеркивал, что современная наука сколько-нибудь точно может описать и смоделировать только условные рефлексы и формальнологическое мышление человека. А вся область человеческой интуиции? Как поэт, художник, композитор решают, казалось бы, немыслимо трудные, а для современной машины и вовсе пока неразрешимые, задачи, возникающие в процессе создания произведений искусства? Вот что волнует ученых.

...Хемингуэй рассказывал, как он выбирал заглавия для своих произведений. Он записывал сотню таких, какие ему нравились, а потом начинал их вычеркивать одно за другим, пока не оставалось то последнее - лучшее! - которое и доходило до нас, читателей. Получался полный перебор всех возможностей.

Но если бы человек вынужден был всегда именно таким способом отыскивать нужные ему сочетания звуков, мазков или слов, искусства попросту не существовало бы. Если бы поэт попытался так писать поэму, то есть начал бы перебирать все варианты, какие могут получиться, скажем, при некотором заданном ритме стиха, он практически никогда не кончил бы сочинять даже одну строфу. По расчетам Андрея Николаевича Колмогорова, невообразимо громадная рукопись со всеми возможными стихами длиной в 16 строк, написанными только ямбом, заняла бы склад протяженностью в три световых года по каждому из трех измерений!

- Это одна из интереснейших проблем,- говорил Вячеслав Всеволодович,- узнать, каким образом человеку удается, по-видимому, избегать полного перебора вариантов. И здесь нам помогают черновики писателей. Толстой, как известно, исписывал горы бумаги, пока приходил к окончательному тексту своих вещей. Бывало так, что в рассказе, появившемся в печати, не оставалось буквально ни одного слова из первоначального чернового наброска. Но ведь это все-таки не полный перебор, а несравненно более краткий путь. Тут действует загадочная интуиция... Вот такая работа мастера над словом и показывает нам, как должна была работать та фантастически совершенная машина, которая сумела бы создавать художественные произведения...

Вот в этот-то момент Андрей и бросился к дверям. И совершенно напрасно. Останься он в тот вечер еще хоть на одну минуту, он услышал бы фразу В. В. Иванова, которая его наверняка примирила бы с кибернетикой.

- Хотя я и не думаю, что такая машина когда-нибудь и кому-нибудь понадобится,- сказал Вячеслав Всеволодович,- но способность обходиться без перебора бесчисленных вариантов, ограничиваясь каким-то разумным их числом, была бы величайшим достоинством машины. И ясно, что любые, даже самые маленькие открытия на этом пути исключительно важны для понимания процесса творчества в любой области человеческой деятельности.

Все дело в "полном переборе"!

Машины умеют делать уже очень многое: они молниеносно считают, накрепко запоминают невероятное количество информации, им доступен анализ и синтез, они способны делать выводы и принимать решения, но... "Машины бездарны в жанре интуитивного понимания, которое порождает математические теоремы и новые научные гипотезы и которое внезапно заставляет нас сомневаться в том, что до сих пор мы принимали на "веру". Эти слова принадлежат одному из крупнейших кибернетиков Уоррену Маккаллоху.

Автоматы все еще проигрывают человеку в шахматы. Андрей Николаевич Колмогоров прикинул: чтобы просчитать все возможные варианты на пятнадцать ходов вперед, пришлось бы уставить машинами несколько планет нашей солнечной системы. А шахматисты без всякой посторонней помощи делают это, сидя за турнирным столиком. Но, конечно, они не просчитывают все варианты. Как и писателям, им помогает интуиция. Они просматривают лишь несколько наиболее обещающих вариантов. Если бы игра в шахматы была жизненно важна для человечества, то сегодня выбор наилучшего пути к победе можно было бы обеспечить, вероятно, так: человек намечает некоторое число перспективных путей развития игры ("подозрительных", как называет их Колмогоров), а каждый из них исчерпывающе анализируется машиной.

Но неужели между интуицией и правилами лежит непроходимая пропасть непознаваемого? Тем и заняты сейчас многие кибернетики, чтобы в интуитивной деятельности человека отыскать материальные закономерности.

Алан Тьюринг уподобил человеческий разум луковице. Анализируя деятельность мозга, мы находим такие операции, которые подчиняются определенным строгим правилам. "Можно сказать, что они не соответствуют подлинному, разуму,- говорит Тьюринг,- это своего рода "кожица", которую следует удалить для того, чтобы обнаружить настоящий разум. Однако, рассматривая то, что осталось, мы снова сможем, вероятно, отыскать некоторые правила, снова найдем "кожицу", которую следует удалить - и так далее". И Тьюринг спрашивает: "Если мы будем продолжать этот процесс, удастся ли нам когда-нибудь прийти к "настоящему" разуму, или же в конце концов мы снимем кожицу, под которой ничего не останется?"

Одним из первых пытался разрешить эту проблему великий философ и математик Рене Декарт. Он уподобил мозг той примитивной паровой машине, которая была последним словом техники его времени. Вот как объяснял Декарт, почему человек отдергивает руку, почувствовав укол: внутри нерва, идущего от кожи к мозгу, натягивается тросик, в мозгу открывается клапан, особый "нервный газ" из мозга устремляется по трубке в мышцу и надувает ее - рука отдергивается! Какой бы наивной ни казалась нам сейчас нарисованная Декартом картина, согласитесь, что нельзя не удивляться великолепной смелости предложенной им аналогии. Но все-таки совсем изгнать из своих рассуждений нечто, не подчиняющееся правилам,- душу - Декарт не решился. Он отвел ей место в крошечной шишке у основания мозга. Он не знал тогда, что это остатки третьего глаза, существовавшего у вымерших ныне пресмыкающихся...

История с поисками шишки продолжается до сих пор. Правда, никто уже не пытается найти точное местоположение души. Но вера в существование чего-то непознаваемого в человеческой голове еще не исчезла. Можно было бы, пожалуй, пошутить на тему о том, сколько еще шишек набьет себе человечество на этом пути...

Ведь вот и Андрей, сколько мы с ним ни говорили, остался при своем мнении.

- Все это - труха! - упрямо повторял он.- Только всякие там Сальери могут поверять алгеброй гармонию. Гений и злодейство - две вещи несовместные, а мерить искусство линейкой - это злодейство чистой воды.

Композиторы, подобно поэтам или художникам, не могут рассказать, как они пишут свои произведения. Разумеется, существуют правила гармонии и контрапункта, законы оркестровки. Но правила правилами, а мелодия - основное выражение музыкальной мысли - рождается лишь в порыве вдохновения. Это неоспоримо. Однако анализ музыкальных произведений позволяет и здесь отыскать некоторые закономерности, а потом записать их на языке математических и логических соотношений - на единственном языке, понятном машинам.

Рудольф Хафизович Зарипов исследовал огромное количество массовых песен и сообщил вычислительной машине "Урал" те правила, которым бессознательно или сознательно следовали их сочинители. Машина "Урал" обычно занята решением сложных математических задач. Она может рассчитать траекторию космического корабля. И вдруг неожиданный заказ: сочинять короткие музыкальные произведения длительностью в один куплет. Музыка по заданию должна была быть мелодичной, а ее характер - минор или мажор, марш или вальс - задавался с пульта управления.

Рудольф Хафизович не делает тайны из технологии изготовления своих "опусов". В ней нет ничего сверхъестественного. Датчик случайных нот предлагает наудачу одну ноту за другой. Они проходят через фильтр: это - закодированный набор правил композиции. Если нота согласуется с этими правилами, она заносится в музыкальную строку; если нет - предлагается следующая. И так продолжается до тех пор, пока не получится законченное произведение. На каждую такую композицию машина тратит четыре-пять минут.

Мы слышали эту музыку электронного композитора. Зарипов сам прекрасно исполнял ее на виолончели. Она звучит вполне профессионально и, к сожалению, очень похожа на ту, что часто приходится слышать по радио. Лирическая песня, словно так и должно быть, достаточно слащава; в мелодии вальса проскакивают душещипательные нотки; подражание венским классикам вылилось в пародийную детскую песенку...

С помощью машины имитируется человеческая посредственность. Созданные "Уралом" мелодии - удручающе ясный пример того, как не должны писать музыку люди. Мы как бы получаем точную математическую формулировку того, что такое пошлость: становится сразу очевидным, что является подлинным искусством, а что уже стало трафаретом, по которому работают ремесленники.

- Зато кибернетике изучение музыкального сочинительства дает очень много,- сказал Рудольф Хафизович, кончив играть.- Цель наших нынешних экспериментов, как и вообще всего изучения искусства кибернетиками,- познать общие принципы интуитивной деятельности, лежащие в основе художественного и научного творчества. Музыка - прекрасный объект изучения: она сравнительно легко формализуется математически. Поэтому нам удобно с ее помощью производить свои опыты. И результаты их очень наглядны...

Таково свойство кибернетики - находить смысл, закономерность, упорядоченность в самых, казалось бы, неподвластных анализу областях. Подобно драгам, просеивающим тонны песка, чтобы получить граммы золота, кибернетические машины могут обрабатывать колоссальное количество сведений, внешне никак не связанных друг с другом. И в этом хаосе информации машины способны вылавливать драгоценные крупицы разумных соотношений.

Оказывается, мы не в состоянии, как бы ни старались, действовать в течение длительного времени совершенно бессмысленно, то есть так, чтобы по этим действиям нельзя было получить о нас никакого упорядоченного представления. Даже самая пустая болтовня, даже просто случайный набор слов, произносимый человеком достаточно долго, позволяют узнать - после соответствующего анализа на машине! - немало ценного о говорящем. Машина улавливает скрытые мотивы психической деятельности человека.

Был поставлен такой эксперимент. Машина играла против человека в "две монеты". Правила этой игры очень просты. Каждый партнер, втайне от другого, кладет свою монету "орлом" или "решкой" вверх - как ему заблагорассудится. Если обе монеты окажутся положенными одинаково - выигрывает первый, если различно - второй... Сперва электронный игрок действует наугад и выигрывает в среднем половину всех партий - как и должно быть по теории вероятностей. Но постепенно, в ходе состязания, машина обрабатывает действия противника и начинает улавливать в них некоторую систему. Сам человек, чаще всего, в той системы не осознает. Обнаружив скрытую закономерность в поведении противника, машина начинает выигрывать уже не менее 60 процентов всех партий. Самое невыгодное, что может сделать человек,- это попытаться запутать машину. Если он придумывает какую-нибудь хитрую тактику, машина, чутко реагируя на малейшие проявления разумного начала, очень скоро разгадывает его план и начинает выигрывать с еще большей легкостью.

На этой способности кибернетических машин высасывать хоть каплю закономерного, затерянную в океане хаоса и бессмыслицы, основывается один из самых необычайных планов современной радиоастрономии, так называемый "проект Озма". Его авторы, молодые американские астрономы Фрэнк Дрейк и Уильям Уотмен, назвали так свой замысел в честь королевы неведомой страны Оз из фантастических повестей писателя Лаймена Ф. Боума. Ученые предложили организовать систематическое "прослушивание" всего космического пространства с помощью мощных радиотелескопов. Они надеются выявить в потоке радиосигналов, приходящих на Землю из бездны Вселенной, членораздельные сообщения, которые могли бы принадлежать разумным существам с других планет. Это равносильно экспериментальной проверке гениальной гипотезы Джордано Бруно о множественности населенных разумными существами миров.

Дрейк и Уотмен намерены записывать все собранные сигналы на магнитофонную пленку, многократно усиливать их и затем анализировать с помощью кибернетических машин. Они-то уж не упустят разумное содержание, если только оно есть в радиосигналах, долетающих до нас из глубин Галактики. Молодые астрономы, заручившись поддержкой многих видных ученых, добились разрешения на свой эксперимент. Ежедневно, в разное время суток, огромный 85-футовый радиотелескоп попеременно направлялся на звезды Эпсилон в созвездии Эридана и Тау в созвездии Кита. По предположениям ученых, эти звезды обладают планетными системами. Результаты этого опыта пока неизвестны. Но разве не внушает он чувство восхищения перед силой человеческого разума и полетом человеческой фантазии?

И какой неожиданный сплав - кибернетика и радиоастрономия!

...Мы говорили об этом, когда справа выросла надпись "Москва" и машина наша проскочила под виадуком кольцевого шоссе. Думая о науке глубочайших аналогий, трудно удержаться от сравнений. Подобно тому, как расходятся в разные стороны от Москвы дороги, развивались науки - каждая в своем направлении. Но теперь пришло время синтеза. Подобно кольцевой магистрали, кибернетика связала между собой далекие области знания. Она наделила их чувством локтя. И еще раз вспомнились слова Гёте, которыми закончил свой доклад на конгрессе в Москве Манфред Клайнс: "Дробя, связуя, находя пути..." Теперь эти слова наполнились для нас ощутимо реальным смыслом.

...Но как быть с гомункулюсом, с тем искусственным человеком, которого пытались вырастить в своих колбах алхимики средневековья? Может быть, действительно, правы те, кто пугает нас конвейерным производством искусственных людей?

Раз существует принципиальная возможность создания разумных существ, ни внутренне, ни внешне не отличающихся от человека, раз доказано, что помещенные в ту же социальную среду, в которой находится человек, они не будут уступать ему ни степенью совершенства разума, ни тонкостью чувств, то нам, видимо, остается только ожидать осуществления этой возможности? Нет. Ибо между возможностью и ее осуществлением лежит еще ступень необходимости, полезности. Придет время, и человечество само решит, каким путем ему вести развитие машин.

Вообще же далеко не все из того, что может сделать наука, обязательно осуществляется. Не так давно мы прочли в журнале "Нью сайентист" статью о машине "Судного дня" - так в американской прессе именуют ядерное устройство, после взрыва которого на Земле не осталось бы в живых ни одного человека. Подсчитано, что для создания такой машины потребуется десять лет труда и сумма, равная двум-трем годовым бюджетам США. Задача, к несчастью, вполне реальная, но мы верим - человеческий разум не допустит самоуничтожения, и первый день создания такой машины будет Судным днем лишь для ее создателей.

Существует, видимо, своеобразный общий закон, согласно которому самые дерзкие - и самые разрушительные идеи ученых могут технически воплотиться в реальность лишь когда человечество способно оценить их всесторонне, когда оно знает, как применить их себе на пользу и как обуздать их опасные последствия. Если не верить в существование такого закона, стоит ли тогда засиживаться до поздней ночи в лаборатории, склоняться над письменным столом, сутками не отходить от испытательных стендов? Стоит ли тогда вообще заниматься наукой - не оборвать ли ее развитие на нынешней ступени, пока она не натворила непоправимых бед?

Крылатая фраза Архимеда осталась, разумеется, только фразой. Ну а если бы в руках великого гражданина Сиракуз было средство перевернуть Землю, отказался бы он от своего намерения? Нам думается - нет, не отказался, ибо любознательность ученого не имеет границ, а последствий этого шага Архимед, при тогдашнем уровне науки, просто бы не смог предвидеть. Но сейчас, две с половиной тысячи лет спустя, в обещании "перевернуть Землю" появилась доля реальности; существует проект мощным взрывом сместить ось вращения нашей планеты. Тогда массивы вечных льдов в районах Арктики и Антарктики попадут под прямые солнечные лучи, став поближе к экватору. Авторы проекта обещают всеобщее потепление на планете и миллионы гектаров новых плодородных земель. Однако еще и сегодня трудно предсказать все, что сулит этот архимедовский замысел. Но чем реальнее становится он, тем увереннее и точнее может наука предугадать любые его последствия. И к тому дню, когда техника созреет для воплощения такого замысла в жизнь, люди окажутся в состоянии скрупулезно суммировать все его плюсы и минусы. Сумеют подвести баланс и принять разумное решение...

Филипп Уайли, американский писатель-фантаст, один из тех, кто вольно или невольно превратил на Западе научно-фантастическую литературу в "литературу ужаса", признался несколько лет назад: "...мы учим людей бояться, потому что большинство из нас боится, хотя и не сознает этого. О том же, что человек - позитивная сила, возрастающая и зреющая, что он ответствен за свои поступки и способен, если придется, справиться с их последствиями, мы умалчиваем". Уж если Филипп Уайли решился на такое признание, то всем, кто у нас еще пророчит будущие кибернетические беды и сетует, что кибернетика покушается на "человеческое в человеке", стоит глубже задуматься над ее гуманистической миссией.

...Но гуманизм кибернетики не только в этой несколько, быть может, созерцательной вере в человечество. Гуманизм кибернетики активен. На открытии первого конгресса ИФАК, в переполненном актовом зале Московского университета, академик Трапезников говорил под аплодисменты сотен советских и иностранных ученых:

- Все больше и больше освобождая человеческий мозг от черновой работы, автоматика позволит использовать его неисчерпаемые ресурсы для чувств и творчества... Роль автоматики в этом направлении наиболее благородна.

Как бы продолжая эту мысль, Василий Васильевич Парии писал несколько позже: "И кто знает, не создаст ли электронная техника и кибернетика в результате такой технической революции из миллионов освобожденных от такой работы людей десятки, а может быть, и сотни новых поэтов, писателей, скульпторов и других людей творческого труда. Создаст не из электронных ламп, полупроводников и модулей, а из плоти и крови в результате раскрепощения от того труда, который может быть и должен быть передан машинам".

Моделируя интуицию, создавая мыслящие, думающие (безо всяких кавычек!) машины, человек впервые за всю историю своего существования получает возможность глубоко познать самого себя - свой мозг. И когда это будет сделано, в его руках окажется могучий инструмент истинно научного самоусовершенствования.

Мы спорили об этом в начале нашей поездки. И снова вернулись к этому спору у самых ворот Москвы. И нам и нашим спутникам уже было ясно: будущий золотой век кибернетики не приведет к тому идеально точному и идеально скучному миру, где все по-казарменному логично и заранее определено, где нет места красоте, борьбе, страсти, разочарованиям, романтике. Слезы зрителей в театральном зале не иссякают от того, что мы сегодня знаем - их вызывает увеличение доли адреналина в крови. Человеческие эмоции не оскудеют от общения с кибернетикой. Познавая физическую природу своих переживаний - их истинный механизм, научившись их моделировать, мы сумеем сделать свое восприятие тоньше и острее. Мир заново раскроется перед нами во всем бесконечном разнообразии оттенков цвета и звука, вкуса и запаха. Как прирожденные дегустаторы, чей талант столь редок в наши времена, мы будем смаковать старые вина и наслаждаться ароматом лепестков розы, улавливать малейшие нюансы музыки и цвета, доступные сейчас лишь особо отмеченным природой счастливцам. Быть может, будет создано новое, шестое чувство, и мир обернется к нам неведомыми гранями... А искусство, то самое искусство, которое так часто нападает на кибернетику, как оно будет благодарно ей! Ведь на земле не останется людей, неспособных воспринимать музыку, ибо будет найден, наконец, секрет ее воздействия на человека. Из обихода высокоученых искусствоведов исчезнут унылые словосочетания "средний слушатель", "средний зритель" - все человечество будет состоять из одних только тонких ценителей мудрого и прекрасного... Робот, улетевший на Альфу Центавра прокладывать дорогу человечеству, сообщит оттуда все нужные нам данные - вплоть до того, как пахнут на этой планете фиалки...

Облегчая труд, умственный - прямо, физический - косвенно; снимая все преграды на пути познания, наука не засушит жизнь, не приведет к сухому рационализму, не изгонит романтику поиска. Нет, завоевания кибернетики позволят людям посвятить себя новым проблемам, которые сейчас нам еще даже не мерещатся. "Всякое постижение тайны обнаруживает новую тайну,- говорил Иоганнес Бехер,- и как раз те, кто не пытается раскрыть тайны и не хочет разгадать загадки мира,- те лишают мир его тайн".

Незнание и тайна - не синонимы. На языке ученого тайна - это уже постановка задачи, заявка на новую работу. И открытия науки не лишают мир его поэтической прелести. "Любая область знаний содержит бездну поэзии",- заметил однажды Паустовский, размышляя о творчестве замечательного природолюба Михаила Пришвина.

Всякая поездка когда-нибудь да кончается. И прежде чем расстаться, мы кружили по Москве. Вот громада университета, где в горячие июльские дни проходил первый конгресс ИФАК, а вот дом на углу Ленинского проспекта, где мы встречались с Соболевым и Делоне, вот Институт автоматики и телемеханики. Нет, конечно, все-таки настоящая столица кибернетики - Москва... Еще не кончился рабочий день - за стеклами окон видны склонившиеся над столами фигуры людей в белых халатах. Только вырвавшись из будничной толкотни лабораторий, только отойдя на много шагов в сторону, начинаешь представлять себе масштабы их великой повседневной работы; за чертежными досками, в тесноте лабораторий, у пультов управления они, равные богам, творят мыслящие машины по образу и подобию своему...

Наш "москвич" остановился у последнего светофора. Красный... желтый... зеленый. Путь открыт. Так и с тобой, кибернетика: был красный, был желтый, теперь зеленый... Дорога свободна и, конечно, навсегда. Счастливого пути!