У врат алтаря

У врат алтаря

Олег улетел, и мы думали, что сюрпризы кончились. Но, оказывается, они лишь начинались. По дороге от автобусной станции мы рассуждали о той неожиданной метаморфозе, что произошла с нашим старым другом. "Растут люди!" - сказал Борис, для которого переход из цеха в аспирантуру служил неоспоримым доказательством движения вперед. "Никто не знает, что с ним приключится,- откликнулся Глеб. - Кстати, позвоню-ка я домой".

- Новости такие,- сказал Глеб, выходя из телефонной будки.- Во-первых, выстрелил последний патрон из нашей киевской обоймы: нашелся Андрей, он приходил к Наташе в гости. Во-вторых, он сегодня прилетает сюда к нам - у него здесь выставка. В-третьих, Андрей везет нам последний номер "Тайма", который ему дала Наташа, потому что в этом номере есть какая-то статья про вычислительные машины, программирование и тому подобное - "чрезвычайно интересно и абсолютно непонятно", как сказала она.

- Раз уж так сегодня получается,- продолжал Глеб,- что мы превратились в контору по встрече и проводам, пошли назад, к автобусу. Сейчас самое время приехать Андрею, может быть, он расскажет что-нибудь новенькое.

Мы, однако, слишком рано забыли о том, как сами добирались в Академгородок с аэродрома. Андрей приехал лишь часа через два, голодный, продрогший и злой. Никакой полезной информации извлечь из него не удалось, и, поскольку было уже довольно поздно, мы разошлись по своим номерам.

Дома Глеб немедленно распечатал конверт с "Таймом". Едва взглянув на журнал, он сразу же кликнул Бориса. Посмотреть в самом деле было на что. Как и всякий солидный западный печатный орган, "Тайм" свято держится традиций. Одна из них - помещать на обложке портрет кинозвезды, политического деятеля или преступника, представляющего, по мнению издателя, в данный момент наибольший интерес для читающей публики. Статья, посвященная этому лицу, так называемая "кавер стори", как правило, и самая интересная и самая объемистая. Но тот номер, что лежал перед нами, выглядел несколько необычно. На его обложке в модной сюрреалистической манере была изображена глазастая шестирукая вычислительная машина, вокруг которой, как вокруг алтаря бога Шивы, сгрудились люди. Росчерк в углу свидетельствовал, что рисунок принадлежит Борису Арцибашеву - художнику, на Западе не безызвестному. "Кавер стори" объясняла, каким образом простому "компьютеру" случилось выбиться в герои дня: "Если вследствие какой-либо неизвестной нам электронной болезни все вычислительные машины вдруг внезапно остановятся, страна будет практически парализована: заводы закроются, финансы погрузятся в хаос, большинство телефонов замолкнет, а небеса окажутся беззащитными перед атакой врага... Без нынешнего поколения электронных машин человек никогда не мог бы надеяться достичь Луны. Развитие реактивных самолетов задержалось бы на многие годы. Не было бы ни баллистических снарядов, ни подводных лодок с ракетами "Поларис".

Дальше безымянный автор ("кавер стори" обычно не подписывается) переходил к менее кровожадным примерам, иллюстрирующим роль вычислительных машин в современном нам обществе. Конечно, он коснулся такой сенсационной области, как полеты в космос:

"В то время, как "Джеминай" со своими двумя пассажирами проносился в безвоздушном пространстве, в Хаустоне, Мериленде, на мысе Кеннеди и еще в 14 других центрах, от Канарских островов до Индийского океана, десятки электронных вычислительных машин наблюдали, направляли, советовали, а иногда и давали категорические указания двум космонавтам. И на борту самого "Джеминая" тоже работала цифровая машина величиной с коробку для шляп, способная выполнять за секунду семь тысяч вычислений. Электронные машины были едва ли не самыми главными героями этого запуска. Они тщательно проверяли на земле все оборудование, в каждый момент точно фиксировали положение космического корабля, рассчитывали траекторию и давали команды космонавтам. По их подробным и точным инструкциям была впервые изменена орбита полета. При этом компьютер не только определил нужную орбиту, но и сообщил пилоту, когда и на сколько времени он должен включить двигатели, чтобы выйти на нее".

И далее, спустя несколько столбцов, цитата из выступления президента Джонсона: "Электронная машина дала возможность правительству выполнить программу, которая в противном случае была бы неосуществимой". Этим словам давалось разъяснение. Оказывается, если верить "Тайму", в США уже сегодня вычислительные машины решают более семисот специфических задач. Диапазон их чрезвычайно широк: от библиотечного дела до управления подземными ядерными взрывами. Они ведают распределением электроэнергии почти по всей стране (злые языки говорят, правда, что именно по их вине произошла знаменитая авария вблизи Ниагарского водопада, когда сорок миллионов человек сидели почти сутки без света,- но это клевета), с их помощью находят свою дорогу корабли и самолеты, готовятся пироги, цемент и прогнозы погоды, подсчитывают доходы и налоги, определяется, какой тип газет и сосисок пользуется наибольшим спросом, регулируется уличное движение, диагносцируются человеческие и машинные болезни. Они служат кесарю, посылая ежемесячные платежные извещения, и богу, подсчитывая голоса католических епископов на Вселенском соборе.

Самым крупным потребителем вычислительных машин в США является правительство, которое ежегодно тратит миллиард долларов, чтобы покупать, арендовать и эксплуатировать 1767 электронных машин. Сюда не включены сверхсекретные машины, используемые Пентагоном. Машины эти выполняют девяносто пять процентов государственных денежных расчетов, прослеживают путь каждого ботинка, носка или снаряда в армии^*, регистрируют курс, направление и скорость всех кораблей в Северной Атлантике. Белый дом экспериментирует, стремясь приспособить электронные машины для подбора мужчин и женщин на высшие правительственные должности. Департамент полиции Лос-Анжелоса пытается создать электронную галерею известных преступников, чтобы облегчить их поимку. Во многих школах Америки компьютеры выполняют работу учителей истории, математики и иностранного языка. И так далее, и тому подобное. Приводятся цифры годового выпуска машин, их характеристики, цены, сравнительные достоинства. Есть даже последний стишок, сочиненный машиной. Глеб долго бился над его переводом. Получилось что-то вроде:

^* (Журналист из "Тайма" не совсем точен: машины, конечно, не следят за движением каждого ботинка по закоулкам интендантского хозяйства - это было бы слишком накладно. Тем не менее с помощью вычислительных машин можно составить подробную картину армейского снабжения. )

Букет железной матери сурово призывает. 
Да, я не хуже всех бормочущих кретинов! 

Статья была большая, а время позднее - Борис уже давно посапывал на своей кровати,- и Глеб совсем было отложил журнал до завтра, как вдруг уловил неожиданный поворот в рассуждениях автора. "Беда в том,- сокрушался "Тайм",- что машина довольно посредственный собеседник. До сих пор специалисты могли разговаривать с машинами лишь на одном из тысячи семисот искусственных языков, таких, как Кобол, Фортран, Мад, Джовиал. Языки эти представляют собой загадочную мешанину из знаков и букв, которую могут расшифровать лишь одни ее создатели". Поэтому, заключает автор статьи, все слышнее становятся голоса программистов - людей, способных понимать "зверя". Следует ссылка на Дональда Микаэля, специалиста по социальной психологии Вашингтонского института политических исследований: "Создается небольшое, почти замкнутое общество людей, связанных с высокоразвитыми вычислительными машинами. Между ними возникнут взаимоотношения, которые не смогут разделяться обычными людьми. Те, кто обладает талантом для подобной работы, должны будут развивать его у себя с детства и тренироваться так же усиленно, как классическая балерина".

Так вот с какими людьми нам предстояло иметь дело всего через несколько часов! А Борис, ничего не подозревая, спал себе сном невинного младенца. Но мы только и делали прошедшие сутки, что будили друг друга. Глеб достал из чемодана пишущую машинку и, стараясь не потревожить Бориса, перевел для него еще несколько абзацев. Было просто необходимо, чтобы он успел утром просмотр реть эти строчки: пусть хоть в последнюю минуту поймет, к кому он собирается идти со своими вопросами. Глеб быстро долистал статью до конца и выбрал из нее самый "вкусный" кусок: "Поскольку электронные вычислительные машины требуют специального, очень тонкого обращения, возникает новая группа специалистов, осуществляющих контакт с электронным племенем. Они молоды, блестяще образованы, хорошо оплачиваемы, их всегда не хватает. Титулы их необычны и звучны, а ответственность велика. Они образовали касту священнослужителей при машинах, намеренно отделенную от людей обычного уровня. Любители распутывать всякого рода проблемы, они за завтраком играют в шахматы, во время коктейля решают алгебраические уравнения, а язык, на котором они говорят друг с другом, по мнению многих, есть не что иное, как средство мистификации окружающих. Глубоко заинтересованные проблемами логики и чувствительные к ее нарушению в обыденной жизни, они часто раздражают своих друзей, заставляя их перефразировать свои вопросы более логично. Эти люди неудовлетворены успехами машин на земле и в космосе, они постоянно стремятся расширить их возможности".

Глеб посмотрел на часы. Еще имело смысл лечь в кровать. Как всегда, перед тем как заснуть, он подумал о Наташе. На этот раз о том, как удивительно ко времени при* слала она свой журнал.

И вот мы сидим у врат алтаря. Новосибирского Шиву поставили на профилактику, и "замкнутая каста" может позволить себе роскошь немного поболтать с "людьми обычного уровня". Принимают нас двое жрецов. Они первыми встретились нам в коридоре и радушно пригласили в свою келью номер 335. Титулы их звучны: научные сотрудники Вычислительного центра Сибирского отделения Академии наук СССР. "В белых рубашках, спокойные и торжественные, проходят они между рядами бесшумно работающих машин". Это снова из "Тайма". А Геннадий Кожухин и Юлий Волошин в ковбойках с распахнутыми воротами, общительные, экспансивные, один примостился на краю стола, другой - где-то на ручке кресла. От них не веет ни тишиной, ни спокойствием. Впрочем, они оба действительно молоды и, видимо, очень неплохо образованны. Но главное, что мы с радостью отмечаем,- как-то ера* ву удается пробить броню их кастовой замкнутости, если предположить, что сама она не плод фантазии Дональда Микаэля.

Конечно, дело здесь немножко и в тех маленьких профессиональных секретах, которые есть у каждого из пишущей братии. Мы уже давно поняли, что именно классический корреспондент с раскрытым блокнотом в руках менее всего располагает к хорошему, серьезному разговору. Нужно постараться создать иллюзию диалога. Нужно, чтобы у твоего собеседника сложилось представление, что ты ему тоже можешь кое-что рассказать: о любопытной статье в последнем номере иностранного научного журнала, который он не успел получить, или о делах в соседнем институте, где он давненько не бывал. Конечно, одним личным обаянием здесь не обойдешься - к такой беседе надо долго и тщательно готовиться. Но кто сказал, что писательское ремесло - легкий хлеб?

Правда, на этот раз все было много проще. То время, что прошло после киевской поездки, было наполнено событиями, имеющими самое непосредственное отношение к предстоящему разговору.

...Конечно, это никак не могло быть случайностью, что проблема общения человека и машины так прочно заняла первое место во всех наших спорах и рассуждениях последнего времени. По мнению многих ученых, способности, заложенные в сегодняшних электронных машинах, лет на десять-пятнадцать опередили возможности их использования. Ограничивающим фактором становится не быстродействие, надежность или емкость памяти машины, а наше неумение вступить с нею в плодотворный контакт. "Вычислительная машина, лишенная общения с внешним миром, стоит перед опасностью превратиться в чудовище, бормочущее что-то себе под нос в заброшенной всеми комнате с кондиционированием воздуха",- сказал недавно Р. Блох, вице-президент фирмы "Хониуэлл" - одной из крупнейших американских компаний по производству электронных машин. Необходимость контакта с "электронным племенем" очевидна, но иногда она дает о себе знать в весьма необычных ситуациях. Объединение нью-йоркских баров - организация, далекая от проблем большой науки - подняло вопрос: каким образом можно подвергнуть вычислительную машину перекрестному допросу в суде. Дело в том, что, руководствуясь советами, данными "электронным мозгом", фирма нарушила антитрестовские законы. В качестве доказательства своей невиновности она представила ленту с колонками цифр, отражающих работу машины. Однако для того, чтобы определить, кто же виновен, необходимо было задать несколько вопросов самой машине - как свидетелю защиты, а возможно, и как соучастнику.

Этот судебный фарс показывает, что почтенные бармены недаром тратят деньги на своего адвоката. Опытный крючкотвор сумел воспользоваться главным затруднением, которое встало на пути всех, кто стремится расширить круг использования электронных машин. А чтобы доказать, что оно - главное, не надо ходить за примерами в Америку. Ведь чего, собственно, не хватало Олегу? Станки у него были самые современные, вычислительная машина тоже, наверное, не самая плохая, учитывая, на каком ответственном заводе он работал. Но объяснить машине задачу на понятном ей языке Олег не умел. И если бы дело было только в Олеге! Когда в Москву приезжал Клод Шеннон - один из главных "китов" сегодняшней кибернетики - мы спросили его, какая задача из стоящих перед кибернетикой, на его взгляд, самая первостепенная. "Мне трудно взять на себя смелость выделить самую главную проблему для всей кибернетики,- сказал он.- Позвольте мне лучше рассказать о проблеме, которая больше всех других волнует меня". И стал говорить именно о тех сложностях, что стоят на пути к взаимопониманию между людьми и машинами.

Манера разговора у Шеннона несколько непривычная: он весь напрягается, выслушивая вопрос, затем на какое-то время полностью отключается от всего, обдумывая ответ, и затем говорит - ровно, быстро, почти без всякого выражения. Такова, наверное, будет чуть снисходительная манера разговора вычислительной машины с человеком - когда она обретет голос, конечно. И мы не удивимся, если в окошке коммуникационного экрана машины в этот момент возникнет знакомое сухощавое лицо аскета, и насмешливый взгляд умных темных глаз снова заставит нас поежиться.

- Беда в том,- чеканил Шеннон очередную порцию предназначенной для нас информации,- что машины - детища нашего разума - мыслят совсем по-другому, чем мы. Они строго логичны, им чужды всяческие метафоры и ассоциации. А потому любой живой язык для них слишком образен и неточен, а следовательно, непонятен. Ведь почти каждая разговорная фраза может быть понята по-разному, а у машин пока еще нет интуиции, чтобы из множества возможных значений выбрать единственное нужное. Чтобы проложить мост от человека к машине, были разработаны специальные языки-посредники, понятные и машине и человеку. За последние десять лет в этом деле достигнуты большие успехи. В одних только Соединенных Штатах придумано более полутора тысяч таких искусственных языков. Но постепенно положение стало напоминать вавилонское столпотворение - машины разных фирм не могли работать друг с другом, потому что "говорили" на разных языках.

Эта своеобразная ситуация была нам хорошо известна и до встречи с Клодом Шенноном - буквально каждый из ученых-кибернетиков так или иначе касался ее в своих высказываниях. Машинное "многоязычие" - это лишь следствие многоязычия тех людей, которые используют машины для решения своих задач. Причем дело вовсе не в том, что одни из них говорят на английском, а другие - на японском. Вся беда заключается в многочисленных жаргонах, профессиональных "арго", которые все шире входят в обиход у специалистов различных областей. В Америке в конце 50-х годов пошла повальная мода на "спецязыки": свой - у врачей, свой - у юристов, у биологов и даже у чикагской полиции. Всеми этими серьезными и занятыми людьми двигало отнюдь не желание угнаться за новым веянием или страсть к конспирации, а чисто деловые соображения. Каждый термин любого специального жаргона обозначает целую программу действий. Врачу несравненно удобнее бросить короткое "внутривенное!", чем рассказывать медицинской сестре, как именно следует подготовить шприц и куда необходимо ввести иглу.

Удобно-то оно, конечно, удобно... Но вот какой эпизод довелось нам наблюдать на одной из последних конференций по бионике - науке, лежащей, как известно, на стыке биологии, математики, медицины и инженерного дела. На трибуну поднялся директор тбилисского Института кибернетики Владимир Валерианович Чавчанидзе и неожиданна для всех страстно и убежденно заговорил по-грузински. В зале нарастал ропот недоумения, но растерявшийся председатель не решался прервать темпераментного оратора. Неожиданно Чавчанидзе прервал свою речь и, обращаясь к собравшимся, укоризненно сказал на отличном русском языке: "Вот я и говорю: если хочешь, чтобы тебя понимали, пользуйся всем понятным языком. А то слушаю мате* матиков, физиологов, врачей - у каждого свой профессиональный жаргон. Мне непонятно, вам тоже... Спрашивается, для кого выступаем?".

Зная искрометную натуру Владимира Валериановича - от него так и веет веселым озорством,- мы не удивились его шутке. Поразило другое: по существу мы в первый раз всерьез увидели, насколько остро стоит вопрос. Физику понять физиолога теперь не проще, чем бразильцу объясниться с эскимосом. А потому и языки-посредники, которыми они пользуются, ставя задачи перед вычислительными машинами, разнятся между собой не меньше, чем выжженная солнцем пустыня и покрытая снегом тундра. И это еще при условии, что родной язык и у физика, и физиолога один и тот же. А если нет? Когда в Москве проходил Всемирный конгресс за разоружение и мир, нам посчастливилось встретиться с его председателем - крупным английским ученым Джоном Берналом. Время его было расписано по минутам, и все-таки он нашел нужным коснуться вопроса, который уже давно его волнует. Поистине дикое зрелище, сказал он, представляет собой обычная международная конференция, на которой собираются ученые одной специальности. Ведь все эти люди занимаются почти одними и теми же вопросами, пользуются одними и теми же методами исследования и аналогичным оборудованием. Они даже одеты одинаково и выглядят так, словно съехались ближайшие родственники. И все-таки неспособны понимать друг друга и вынуждены прибегать к услугам переводчиков- Джон Бернал видит выход из этого явно ненормального положения в создании нового языка - единого языка науки. Он уверен, что необходимо в самом срочном порядке "выработать радикально лучшее средство общения, особенно ныне, когда мир становится действующим научным и экономическим комплексом".

"В будущем величие нации будет оцениваться темпом ее научного прогресса и тем, каким образом распространяются новые знания",- написал нам в блокнот Джон Бернал, заключая беседу. С этим, конечно, спорить не приходится, а вот с идеей о едином языке науки можно бы и было согласиться. Ведь было сделано уже немало попыток создать на земле один язык и одну речь", и ни одна из них не имела успеха. Не привились ни эсперанто, ни интерлингва, ни волапюк, ни новиаль, ни идо, ни оксиденталь, ни хабэ-абан, ни ао, ни нотный язык сольресоль, ни звукоподражательный блайя-зимондаль. Новые языки, претендующие на то, чтобы стать всемирными, и в наши дни рождаются один за другим - логлан, логдок, боабомо. Появились и языки, с помощью которых мы сможем беседовать со своими разумными собратьями по космосу: лингва космика и астраглосса. Но огромное большинство лингвистов и социологов считает, что искусственно ввести на земле новый всеобщий язык, каким бы совершенным он ни был, невозможно. "Мы подобны корабельщикам, которым приходится перестраивать свой корабль в открытом море. Не могут же корабельщики отвести свой корабль в док, разобрать его там и построить весь заново из самых лучших материалов",- писал известный лингвист Отто Нейрат. Язык - едва ли не самое консервативное из всего того, что заложено в нашу психику.

Конечно, общечеловеческий и общенаучный языки - это не одно и то же. Но круг вопросов, затрагиваемых различными областями науки, необыкновенно широк, методы чрезвычайно разнообразны, а потому и язык, который призывает сконструировать Джон Бернал, должен будет "объять необъятное". Говоря попросту, он едва ли окажется менее полным, чем какой-либо из существующих ныне живых языков. Есть, правда, соблазнительная мысль. Так как все науки в конце концов стремятся вывести некоторые выводы из некоторых посылок, можно закодировать все объекты, с которыми имеет дело каждая данная наука, точно так же поступить и с категориями, общими для всех наук, разработать синтаксический аппарат для связи этих объектов и категорий между собой - и вот готов универсальный, единый и интернациональный язык, на котором ученые смогут решать все свои проблемы. Однако стоит лишь задуматься о том, насколько подобный язык обеднит любую из наук, кроме разве математической логики, как эта идея перестает казаться такой уж соблазнительной.

"Науки, опирающиеся на эксперимент, накапливающие факты, необъяснимые пока ни в одной теории, не могут ограничиться для своего развития универсальным кодом хотя бы потому, что всего не предусмотришь в этом коде. Поэтому приходится относиться настороженно к возрождению теории единого языка науки". Таково мнение советского исследователя П. Н. Денисова. Академик В. М. Глушков, которого тоже глубоко волнует проблема создания универсального языка, выразил эту же мысль несколько по-иному: "Всякая формализация любого живого человеческого языка представляет собой лишь более или менее удачный его мгновенный слепок, утрачивающий сходство с оригиналом по мере развития последнего".

Но если ученым так трудно научиться разговаривать на общем языке, то что мешает машинам, "наследственность" которых еще почти абсолютно чиста, сразу же со дня рождения учиться говорить на общем языке? Этому, к сожалению, препятствует само естество вычислительных машин. "Машинный язык есть точное отражение конструкции вычислительной машины. Унифицировать машинные языки - это все равно, что унифицировать все типы вычислительных машин",- так пишут в своей книге "Электронный язык" французские ученые Жак и Жанна Пуайен.

Но ведь это же настоящий замкнутый круг! Чтобы уметь общаться с разными машинами, надо заставить их говорить на одном языке. А машины, имеющие единый язык, имеют и одинаковую конструкцию.

В 1958 году группа английских и немецких ученых собралась в Цюрихе, чтобы, наконец, разрубить этот гордиев узел. Предлагалось следующее решение. Пусть машины по-прежнему имеют каждая свой собственный строго логический, сухой язык. И люди, работающие с ними, пусть тоже не отказываются от того способа выражения мыслей, что они впитали с молоком матери. Но уж зато промежуточный язык-посредник, который стоит между машинными и людскими языками, обязательно должен быть единым для всех наук, для всех ученых и, разумеется, для всех машин. А для того чтобы машина могла понять этот язык-посредник, для каждого типа машин должно быть создано специальное устройство-переводчик, по-английски - транс-* лятор.

Трансляторы будут переводить тексты с общего, единого языка-посредника на язык машины. Так возник язык АЛГОЛ, к названию которого впоследствии прибавили цифру 58, чтобы указать "год выпуска" и тем самым отличить от его дальнейших модификаций.

В свое время на Вселенском соборе, дабы покончить с разночтениями, из восьмидесяти наиболее распространенных евангелий было отобрано четыре, которые велено было считать каноническими. Все же остальные объявлялись апокрифическими - ложными, всякое обращение к ним рассматривалось как ересь и жестоко каралось. Нечто похожее происходило и на первой конференции, посвященной созданию международного языка-посредника - АЛГОЛа. И, словно задавшись целью сделать аналогию полной, фирма "ИБМ" взяла на себя роль еретика, категорически отказавшись забыть свой прежний язык - ФОРТРАН. Вскоре появилась и новая ересь - некоторые фирмы не соглашались принять улучшения, которые было решено внести в АЛГОЛ на следующем, теперь уже международном форуме программистов и машинников.

Однако, несмотря на подобные трудности, вавилонскому столпотворению электронных языков пришел конец.

Но, как вполне резонно замечают в своей книге Пуайены, "универсальный язык не может быть чем-то мертвым; его недостаточно создать, нужно, чтобы он жил". То есть надо пользоваться им - и чем шире, тем лучше. А пользоваться - значит записывать задачи на АЛГОЛе, а уж с него переводить на язык команд любой машины.

Вот это и есть уровень, с которого началась работа наших новосибирских хозяев. Нам предстояло познакомиться с еще одной "Альфой" - системой, которая, в отличие от украинской, не может различить ни одной буквы, но зато умеет перевести условия любой задачи, написанные на АЛГОЛе, на язык машины. Иными словами, пользуясь общей программой - транслятором, машина сама составит для себя частную программу решения той задачи, условия которой мы ей предложили. Поэтому транслятор называют еще "программирующей программой", или "программой для составления программ".

Рабочий день кончился, мы и не заметили как. Молодой, блестящий, высокооплачиваемый (135 рублей в месяц) священнослужитель Геннадий Кожухин наскоро попрощался и, выхватив из стола "авоську", устремился к дверям. Он торопился в детскую молочную кухню за протертым творожком и кефирчиком. Его коллегу Юлия Волошина священный долг еще раньше призвал на занятия в военкомат. Но сказать, что мы остались одни, было бы неправдой. Перед нами на столе лежали небольшая газета и три толстые амбарные книги. Газета была того же формата, что и наш незабвенный институтский "Энергетик", да и название ее - "За науку в Сибири" - напоминало о том добром студенческом времени. А вот амбарные книги... За свою жизнь мы перелистали не один десяток подобных шедевров отечественной полиграфии. В любом НИИ - и в нашем в том числе - подобные громоздкие гроссбухи почему-то служат лабораторными журналами. Но таких, как эти, нам еще не случалось держать в руках. Это была летопись - в самом прямом смысле слова и безо всякой натяжки.

Первая книга называлась "Талмуд". Она начиналась, как и положено такого рода хроникам, с первого упоминания о появлении отдела программирования на новосибирских землях. Случилось это в 1961 году. К тому времени накопилось немало интересных идей (сам отдел существовал уже несколько лет, но только обретался до поры до времени в Москве) и, чтобы обменяться ими, решили созвать общеотдельское вече. В "Талмуде" этот период окрещен "мозговым штурмом". Он продолжался два месяца и состоял из почти непрерывных заседаний. Все, что обсуждалось на них, зафиксировано в летописи аккуратным девичьим почерком. Но сквозь ровные округлые буквы явственно прорываются жаркие споры, смена энтузиазма и разочарования, живые человеческие голоса.

В чем суть этих дискуссий?

Несмотря на дотошную документальность "Талмуда", нам никогда бы не удалось разобраться в этом, если бы в комнате еще не звучали обрывки наших утренних разговоров и если бы в ней незримо не присутствовал третий человек - строгий, хотя и ироничный комментатор летописи, сумевший вместить свои исчерпывающие и тонкие ремарки в жесткие рамки газетной статьи, занявшей два подвала многотиражки. Если добавить к этому, что комментатор этот - не кто иной, как Андрей Петрович Ершов, заведующий отделом программирования и, следовательно, непосредственный начальник наших новосибирских жрецов, то становится понятным, как компетентны его суждения.

Группа Ершова шла дорогой, параллельной той, что избрали кибернетики в других странах. Первой своей задачей они считали разработку языка-посредника. "Хотя в то время мы работали еще в Москве,- следует ершовская ремарка,- но чувствовали себя сибиряками, и поэтому новый язык, который был вчерне разработан уже к началу 1960 года, получил название "Сибирский".

Но в это время в печати появились сообщения об АЛГОЛе-60. Сравнив его с Сибирским языком, ершовцы были поражены: основные пути развития того и другого языков от их общего предшественника АЛГОЛа-58 почти полностью совпали. Было решено поддержать международное начинание. "Летом 1960 года Ю. М. Волошин и Г. И. Кожухин проделали кропотливую работу по приспособлению Сибирского языка к АЛГОЛу. В результате Сибирский язык утратил свой национальный характер, превратившись просто в некоторое расширение АЛГОЛа под скромным названием "Входной язык".

Наступил момент, когда надо было, поставив точку на сделанном, начинать совсем новую работу - строить программирующую программу.

Французский журналист Пьер де Латиль незадолго до смерти Винера был у него в гостях. "Правильно ли я следую за ходом вашей мысли? - спросил Латиль отца кибернетики.- Под "кибернетикой" следует понимать - автокибернетику". Вы же для простоты не употребляете приставку "авто", но подразумеваете ее. Прав ли я?" Ответом Латилю было уверенное "да" Винера. Кибернетическая система плохо приспособлена к тому, чтобы цепочка чисто машинных операций разрывалась, чтобы в слаженную работу отдельных ее участков вклинивался человек. Наилучший результат достигается, если всю работу от начала до конца выполняет машина, если она полностью "авто". Пожалуй, наиболее яркой иллюстрацией правильности такой точки зрения служит труд любого программиста. Само решение задачи на машине занимает в сотни и в тысячи раз меньше времени, чем программирование. При этом работа программиста слишком "машинна", чтобы надеяться, что когда-либо люди научатся справляться с ней быстрее. И значит порой, особенно для небольших по объему вычислительных задач, сводятся на нет все преимущества, которые сулит ученому контакт с "электронным племенем".

...Кончался 1960 год, год, столь полный кибернетическими событиями. Большие волны, вызванные ИФАКом, стали уже затихать, но то тут, то там почти беспрерывно возникали "научные всплески местного значения". На одном из таких микроконгрессов - рабочей конференции по АЛГОЛу, состоявшейся чуть ли не перед самым Новым годом, выступил Геннадий Кожухин. Он рассказал о предварительных наметках плана создания системы автоматического программирования, способной переводить с АЛГОЛа на машинный язык. "Это сообщение,- комментирует Ершов,- демонстрировало не только наличие серьезных идей в отношении построения системы, но и нашу неопытность и неоправданный оптимизм: в докладе утверждалось, что вся система будет насчитывать не более пятнадцати тысяч команд и будет закончена к концу 1962 года".

Само слово "система" звучит торжественно и величественно, а уж в сочетании "система автоматического программирования" оно, это слово, превращается во вступительный аккорд грандиозной технической симфонии. Так и видятся колеблющиеся стрелки приборов, надсадно подвывающие электродвигатели и стройные колонны кнопок на пульте управления. И потому как-то трудно примириться с мыслью, что результатом всей работы новосибирцев должна была явиться... магнитофонная лента. Да, она одна, правда, с записанными на нее командами. Правда, команд этих даже по оптимистическим подсчетам свыше пятнадцати тысяч. Но, правда, наконец, и то, что такая лента стоит иной "системы", способной покорить воображение сложностью аппаратуры и внушительностью размеров. Ибо команды эти не что иное, как волшебное "сезам", безукоризненно точная инструкция, пользуясь которой, машина может любое высказывание на языке АЛГОЛ превратить в единственно понятное ей "чтиво" - чередование нулей и единиц, расставленных по местам. "Система автоматического программирования" - это тоже программа, только невероятно большой длины. А в качестве обязательного сложного и впечатляющего устройства служит сама вычислительная машина. Подчиняясь магнитофонным приказам, она готовит для себя подробнейшее, расписанное шаг за шагом задание. Если не бояться плохого каламбура, то такую машину по праву можно назвать "автомашиной".

Из-за того, что программирующие программы - устройства необычные, возник недавно юридический казус. Нескольким молодым программистам, работавшим в фирме ИБМ, удалось получить патент на созданную ими программу, предназначенную для перевода с языка ФОРТРАН. Став таким образом монопольными владельцами этой (кстати, очень удачной) программирующей программы, они вышли из ИБМ, образовали новую фирму "Дижитек" и стали зарабатывать себе на жизнь, давая напрокат... магнитофонную ленту. Вероятно, они сумели бы быстро преуспеть, если бы большинство фирм не перешло на АЛГОЛ, а ИБМ в спешном порядке не выпустила еще более эффективный транслятор.

..."Мозговой штурм" разрешил самые запутанные проблемы. Удалось определить общую структуру программы, разбить ее на отдельные куски-блоки и договориться о том, как разрабатывать эти блоки, чтобы они подчинялись единой логике. "Мы не пожалели времени на поиски более подходящего имени для нашего детища, сменив громыхающее название "программирующая программа" на звучное и несколько таинственное "Альфа-транслятор". (Что такое "транслятор" - понятно, а "Альфа" - все тот же древний символ начала начал).

За тем периодом, к которому относится этот комментарий, следует эпоха напряженнейшей работы. В "Талмуде" одна за другой бегут страницы, полные коротких, малопонятных фраз. Масса сокращений, условных значков. Суровая научная проза. Дело пошло, и тут уж не до шлифовки стиля. И вдруг - кризис. Вся работа под ударом, самый главный блок транслятора - программирование выражений,- над которым трудился Кожухин, не влез в память машины.

...Мы листали страницы "Талмуда", на которых были отчетливо видны знаки бедствия - сигнал "SOS", обращенный к нам из прошлого, и невольно хотелось поскорее вникнуть в суть дела и прийти на помощь. В чем там несчастье с этим чертовым блоком? И что такое вообще "блок"?

"Альфа-транслятор" читает текст, записанный на АЛГОЛе, весьма вдумчиво. Не раз и не два он "прошивает" его насквозь, выполняя одну за другой разные смысловые операции. За каждую из них отвечает определенный участок программы. Это и есть блок. К примеру, сначала анализируется синтаксическая структура текста, затем определяются отношения между входящими в него символами и так далее. Транслятор работает так, словно играет в известную игру, в которой требуется превратить "муху" в "слона", последовательно меняя в слове всего по одной букве. Каждый блок производит с текстом задачи лишь одну определенную группу преобразований, но уж зато все преобразования этого типа должны быть сделаны за один "проход". Следующий блок должен получить в наследство уже полностью "прочесанный" текст. В результате многократной утюжки на месте "мухи", записанной на АЛГОЛе, появляется "слон" - та же задача, но представленная в виде машинных команд.

"Альфа" сразу же заставляет машину проверить свои действия - этому, в частности, служит блок синтаксического контроля, названный "Цербером". Черную работу, наименее интересные вычисления и преобразования - выполняет блок "Эфиоп"; "Афина" и "Паллада" раньше существовали отдельно, но потом слились и вместо бывших звучных (хотя и не заслуженных) имен стали называться просто "блок номер такой-то".

Но как это кожухинский блок "не влез в память машины" и чем тут можно помочь? Каждый блок - это участок магнитофонной ленты, испещренный командами, которые машине надлежит выполнить, работая над текстом. Команды эти переписываются в память, а уж оттуда одна за другой дают свои руководящие указания машине. Сделав что ему положено, блок стирается и представляет в распоряжение следующего участка магнитной ленты девственно чистую память машины. Но если на ленте, то есть в трансляторе, можно записать как угодно много команд, то машинная память имеет вполне определенные размеры. Поэтому может случиться - и именно так и произошло с блоком программирования выражений,- что свободных ячеек в памяти машины окажется меньше, чем команд в блоке. Очередную команду некуда будет направить - блок "не влезет в память".

...Мы оба лихорадочно соображали, где выход из положения? Менять машину на более мощную? Абсурд! Уменьшить число команд блока? И так уж, наверное, они сведены к минимуму. А нельзя ли найти в нем две самостоятельные группы операций, которые можно выполнять последовательно, и добавить еще один "проход" текста? Мысль кажется разумной. Листаем "Талмуд" дальше, и видим радостные восклицательные знаки. Комментарий: "Короткий период шока сменился взлетом творческой активности, и ценой четырехмесячной задержки удалось разбить блок на два, работающих друг за другом".

Оптимизм ершовцев менялся обратно пропорционально проделанной работе. Длина транслятора перевалила за тридцать тысяч команд, а конца ему не виделось. Если раньше они собирались отметить официальное открытие Академгородка запуском "Альфа-транслятора", то теперь стало абсолютно ясно, что к этому сроку - концу 1962 года - им не удастся даже приступить к его отладке. Единственным утешением послужило впоследствии лишь то, что открытие Академгородка тоже отодвинулось.

Но всему на свете приходит конец. "Талмуд" сменился на "Альфа-рождение". Это отнюдь не означало, что конец пришел и работе - просто наступил следующий этап. "Комплексная отладка программы, состоящей из сорока тысяч команд и записанной на кое-как работающей магнитной ленте, имеет свою специфику. Машина, снабженная такой программой, ведет себя как кибернетическое устройство, несомненно одушевленное и к тому же обладающее злонравным характером, направленным против программиста. Научная работа выродилась в ожесточенное сражение с машиной, умело перепутывающей свои собственные неисправности с ошибками в трансляторе". Следуют недели неудач. Изведя многие километры магнитной ленты, ершовцы не запрограммировали ни одной задачи. Даже тесты - специальные испытательные примерчики - не получались.

Записи в "Альфа-рождении" приобретают оттенок безнадежности:

24 мая: Сегодня - черная пятница. Сгорел мотор на одном из барабанов. Ва-а-а-й!

25 мая: За черной пятницей следует черная суббота.

26 мая: Нашлась, будь она трижды проклята, эта вторая ошибка!!! Кто сделал ее - дур-р-рак, псих ненормальный. Но машина все равно не работает. Господи, сниспошли свое благословение на это святое дело!

На следующей странице нарисован квадрат, под ним подпись: "Эта рамка заготовлена, чтобы вписать, что первый тест прошел".

В центре квадрата изображен кукиш.

Потом идут унылые стихи и детективные рассказы, которые сочинялись в ожидании окончания очередного ремонта машины. Крик души: "Пусть будет впредь другим наука: писать транслятор - это мука". Разумеется, эти эмоциональные срывы лишь вкрапливаются в деловые строчки вроде: "Если будет возможность, прошу пустить второй и третий блоки. Бабецкий". И - в ответ - "тов. Бабецкому. Частные заказы в этой артели не принимаются". Безысходным отчаянием, соединенным с восхищением выносливостью неведомого нам "Г. П.", носящего прозаическую фамилию Макаров, проникнута поэма, которая заканчивается на элегической ноте: "Ошибка где, никто не знает. Все спят, Макаров лишь не спит".

Наконец, первый тест все-таки проходит, хотя рамка для сообщения об этом уже давно занята. И сразу же за столь радостным событием - грустные-прегрустные стихи: "А тест второй все не проходит, не пропускает блок седьмой. Там чудеса, там леший бродит. Идемте, девочки, домой". "Пишите аккуратнее. В этой увлекательной летописи не хватает синхроимпульсов: ставьте точную дату. А. Ершов".

28 июня: "Обнаружена ошибка в генеральном тесте. (Гена! Именно то, что мы думали)". Строчкой ниже - другим почерком жестокие слова: "Резюме - переписать весь транслятор".

"Наши силы иссякли, и, забросив транслятор, все ушли в двухмесячный отпуск".

Перелистываем сразу несколько страниц - и вдруг, вполне неожиданно, словно мы и не догадывались, что рано или поздно должны были это увидеть:

18 октября 1963 года. 17 часов 18 минут.

Родился!!! Дефективный (умственно отсталый).

Роды принимали:

Бежанова Бурыкин

Кожухин Суржиков

Михалевич Черных Поттосин

Конец?

И снова нет. Запрограммирована лишь первая, правда, весьма трудная задача, состоявшая в вычислении дважды два. Это не плоская острота. Чем проще задача, тем больше ошибок транслятора выявляется на ней. К примеру, есть такая команда: "обработать так-то и так-то массив чисел". Но если этого массива нет? Машина, не смущаясь этим, начинает выполнять предуказанные действия над первыми встречными (числами, разумеется). В результате получается невесть что, если не приняты соответствующие меры. Транслятору, оказывается, легче что-то делать, чем чего-то не делать...

"Альфа-рождение" кончилось, и мы взяли в руки последнюю амбарную книгу - "Альфа-детство". Честно говоря, делали мы это с некоторым трепетом - взлеты и падения новосибирской одиссеи уже стоили нам, хоть мы и были всего лишь простыми читателями, немало нервов. И в самом деле, первые же записи свидетельствовали о первых трудностях опытной эксплуатации. "Запуски больших задач на трансляторе показали, что блоки глобальной экономии памяти могут стать непреодолимым препятствием на пути задачи из-за слишком большого времени их работы".

Тут уж не сунешься с советами дилетанта! Дело уперлось в самое существо проблемы. Ведь транслятор не просто должен уметь переводить с АЛГОЛа. Он обязан делать это не хуже, чем средний программист. Первые программы, созданные машинами, были в три-пять раз длиннее составленных человеком. Это значило, что выполнение их займет во столько же раз больше времени. Иными словами, вместо одной машины потребуется соответственно три или пять таких же машин. В том-то и состоит основное достоинство "Альфа-транслятора", что он не загружает дополнительно машинный парк. Нам показывали - не без гордости - отчет о деятельности Вычислительного центра. Там есть такие слова: "Применение системы "Альфа" по сравнению с другими системами автоматического программирования по крайней мере вдвое сберегает машинное время на решение того же количества задач". Из пятидесяти тысяч команд (а именно столько теперь их в "Альфе") сорок тысяч служат улучшению программы, то есть сокращению числа операций. Опытный программист добивается этого с помощью своего богатого опыта и интуиции. И тратит на получение лучшей программы, конечно же, больше времени. "Альфа-транслятор" оказался, следовательно, в чисто человеческой ситуации: чтобы составить программу покороче, машина должна дольше колдовать над ней. Для этого колдовства приспособлены, в частности, блоки глобальной экономии памяти. И уж если время их работы слишком велико, то тут надо пересматривать сам принцип их построения.

Пожалуй, то была последняя серьезная проблема, вставшая на пути "Альфы". К концу года в активе транслятора было уже триста программ, составленных по заказам новосибирских институтов. Сотрудник Вычислительного центра в среднем выполняет теперь работу трех программистов. А недавно провели соревнование между "Альфа-транслятором" и одним неплохим программистом, который, написав условие задачи на АЛГОЛе, отдал его машине и одновременно сам сел программировать вручную. Он трудился три недели и составил программу, которая занимала семь с половиной минут машинного времени. "Альфа" же через два дня выдала программу длиной всего в пять минут и сорок секунд. Результаты соревнования показались самим "Альфа-создателям" слишком хорошими, и они тщательно проверяли и перепроверяли их на двадцати различных задачах. Нет, все было в норме - "Альфа" и в самом деле выдержала экзамен на "отлично".

...Был поздний вечер, когда мы уходили из Вычислительного центра. По дороге мы заглянули в машинный зал. За столом сидел дежурный оператор и что-то писал в амбарную книгу - точно такую же, как те, которые только что рассказали свою историю.

А назавтра нам случилось наблюдать явление, объяснить которое с материалистических позиций невозможно. Мы воочию убедились, что при известных обстоятельствах человек может материализоваться из ничего. Причем не просто возникнуть на мгновение и тут же исчезнуть - он реально сосуществовал в одной с нами комнате чуть ли не весь рабочий день.

...Есть один простой, но безошибочный способ составить себе верное представление о научном горизонте собеседника, увлеченного выполняемой в данный момент работой. Надо неожиданно задать ему вопрос о том, что он будет делать, когда эта работа закончится. Если вопрос ставит его в тупик, едва ли можно надеяться, что перед вами будущий великий ученый. Но если сегодняшние успехи воспринимаются лишь как удобный плацдарм для будущих походов и научные планы составлены уже на три-четыре тысячелетия вперед, то стоит, видимо, внимательнее присмотреться к этому человеку - каким бы молодым он ни был.

- Дальше-то что? - в один голос сказали Волошин и Кожухин.- Да ведь мы еще ничего почти и не сделали. "Альфа" - вещь нужная, но ведь она не решает проблемы. Как это "какой проблемы"? Общения человека и машины. Да о чем мы вообще второй день говорим? Вот идемте в кабинет к шефу, у него есть кой-какая литература по этому поводу.

Там и произошло сверхъестественное явление. С одной стороны, нам было доподлинно известно, что заведующий отделом программирования Андрей Петрович Ершов находится в Москве в служебной командировке - потому-то нам и пришлось довольствоваться его комментариями в печатном виде. Но с другой,- стул хозяина кабинета, хотя на него никто не садился, все же был не совсем пустым. Во время разговора наши собеседники, не дождавшись возражений, произносили "ну, вот видишь!" так, словно получили подтверждение своим словам. И - или это только казалось нам? - одновременно косились на шефский стул. Так или иначе, но дух Ершова парил в комнате, и постепенно мы стали мысленно обращаться к Андрею Петровичу с вопросами, не смущаясь его кажущимся отсутствием. Он сидел за своим столом, высокого роста (книжные полки до самого потолка), быстрый в движениях (книги и бумаги разбросаны по столу), сухощавый, спортивный (нам попалась на глаза брошюра не то по боксу, не то по самбо), с язвительной, но не злой улыбкой. Очевидно, Андрея Петровича вызвали очень экстренно: на столе остались несколько нераспечатанных писем. Два из них были адресованы "мистеру Ершову", а один конверт и вообще был сплошь покрыт какими-то гербами со львами, единорогами и прочей живностью.

(Разумеется, как и все опытные детективы, мы попали в самую точку. Когда, спустя несколько месяцев, мы впервые увидели Ершова, оказалось, что он не такого уж высокого роста. И во всяком случае отнюдь не сухощавый. Не удалось зафиксировать ни быстроты в движениях, ни язвительности в улыбке. Но в общем, хоть это и не понято но, именно таким мы его себе и представляли.

Точно такая же судьба постигла и наше тонкое наблюдение относительно пустующего стула. В отделе программ мирования постороннему наблюдателю очень непросто определить, кто из этих молодых людей начальник, а кто подчиненный. Очевидно, такого рода армейские понятия здесь не применимы. И, тем не менее, авторитет, которым пользуется Ершов, постоянно проявляется, но каким-то более тонким способом).

В этом кабинете, заваленном журналами, книгами, оттисками статей, пачками перфокарт, мы провели - при молчаливом одобрении Андрея Петровича Ершова - пресс-конференцию, во время которой стали ясны цели, поставленные перед собой его отделом.

...Существует два пути к тому, чтобы машина стала истинным партнером человека в его умственной деятельности: или машина разовьется до такой степени, что сможет понимать людскую речь, или же люди научатся у машины строгой логичности и однозначности ее языка. В принципе оба пути равновозможны. Но что к чему должно двигаться - человек к машине или машина к человеку? Есть два прямо противоположных мнения на этот счет.

Развитие точных наук не может не сказываться на нашей жизни. Ученые, специально изучающие эту любопытную взаимосвязь, считают, что и мышление, и язык человечества в последние годы становятся все более упорядоченными. Известный советский филолог академик В. В. Виноградов писал недавно об "отражении так называемых искусственных вспомогательных языков в материале разных языков мировой цивилизации". Дисциплинирующее воздействие вычислительных машин, которое, как видно, начинает сказываться уже и на нашей речи, быть может, приведет когда-нибудь к созданию единого формального языка, которым люди станут пользоваться для общения с машинами, а впоследствии и между собой. Таким образом, человечество, не предпринимая для этого специальных усилий, в силу одних только законов развития языка, движется к машинному "пониманию мира". Следовательно, нам надо лишь по возможности убыстрить этот процесс, и мы сможем установить контакт с машинами.

Но такая точка зрения встречает серьезные возражения. Вот одно из них. Какими бы семимильными шагами ни двигался прогресс, все-таки создатели первых метательных машин и первых искусственных спутников Земли мыслили почти одинаково. Стоит лишь взять в руки Аристотеля или Эвклида, чтобы еще раз удивиться, до какой степени близки и понятны нам и логика, и способ изложения, и методы научного исследования прославленных авторов античности, живших более двух тысяч лет назад. Консерватизм научного мышления - это вполне реальное обстоятельство, с которым нельзя не считаться, потому что оно связано с глубинными процессами человеческой психологии.

Противники пути "человек - к машине" выдвигают и другие, не менее убедительные, но более специальные возражения тем ученым, которые уверены в скорой "машинизации" человеческого языка. Они считают, что значительно проще и скорее подтянуть машины до нашего уровня, научив их понимать современный живой человеческий язык. Но и этот путь - "машина - к человеку" встречает, в свою очередь, суровую критику.

Научить живому языку - это значит построить такой формальный машинный язык, чтобы он по своей полноте равнялся человеческому. Но для этого надо проделать титаническую работу. "Речь идет о том,- пишет академик В. М. Глушков,- чтобы найти и точно сформулировать не десятки и даже не сотни, а многие десятки тысяч (а возможно, даже многие сотни тысяч) правил, определяющих не только грамматическую, но и смысловую правильность фраз языка и последовательность таких фраз".

Но даже этой, едва ли выполнимой задачей не ограничиваются трудности, стоящие на пути формализации живого языка. Нужно еще найти признаки, по которым можно отличать осмысленные предложения от бессмысленных. Две тысячи лет ученые-логики бьются над парадоксом лжеца, придуманным учителем Демосфена Эвбулидом. Десятки серьезнейших книг посвящены всего одной фразе. Вот она: "То, что я утверждаю сейчас, ложно". Если это высказывание истинно, то оно ложно, но если оно ложно, то оно истинно!

Парадокс лжеца - лишь один из примеров так называемых предложений Геделя, бессмысленных в данном языке фраз. "То, что говорится в этом предложении, не может быть доказано". (Это высказывание, придуманное Геделем - современным исследователем логической структуры языка - положило начало целой новой науке - теории доказательств, или метаматематике). Если предложение это можно доказать, то его действительно нельзя доказать, но если его можно опровергнуть, то это значит, что его можно доказать. Иными словами, в пределах того языка, на котором оно изложено, это предложение нельзя ни опровергнуть, ни доказать. "Вполне вероятно,- пишет известный английский кибернетик Стаффорд Бир,- что некоторые на первый взгляд безупречные рассуждения, которые "практически" мыслящий человек считает выражением "здорового здравого смысла", в терминах логики являются громадными, разветвленными предложениями Геделя". Естественно, что если подобные высказывания подвергнутся строгому машинному логическому анализу, они заведут машину в тупик.

Очевидно, вопрос "кто к кому?" разумнее всего решать компромиссно. Создание языков-посредников было первым шагом на этом пути. Следующим явилось стремление свести эти языки в один - так появился АЛГОЛ. Системы автоматического программирования, подобные Альфа-транслятору, стали служить приводными ремнями между учеными, овладевшими АЛГОЛом, и вычислительными машинами различных типов. "Создание международного языка-посредника отнюдь не решило всех проблем,- говорил нам Клод Шеннон.- Он не настолько емок, чтобы выразить любую задачу. Язык, позволяющий сделать это, должен был бы быть чрезвычайно объемным и гибким. Противоречие между свободой, гибкостью и образностью языка, с одной стороны, и его логичностью, однозначностью и точностью,- с другой, до сих пор не решено".

И тут можно подметить один весьма любопытный момент. Чем богаче язык-посредник, тем, разумеется, шире его возможности. Но и тем большее время должен затрат тить человек на его изучение. "Профессиональные программисты,- пишет в одной из своих работ А. П. Ершов,- являющиеся в настоящее время своего рода жрецами-посредниками между машинами и человечеством, не страдают от этого противоречия, потому что они изучают этот "ритуальный язык" раз и навсегда, после чего посто* янно пользуются благами посвященных. Но человек с разовой задачей зачастую не решается убивать время на изучение чуждых ему языков программирования и, решая, что игра не стоит свеч, отказывается вступить в контакт с машиной, пытаясь решить задачу другим, более близким ему способом". Ученый, сконцентрировавший свои усилия на решении какой-нибудь узкой проблемы, менее всего склонен отвлекаться на любые посторонние вещи. Увлеченность людей науки своим делом вошла в поговорку. По подсчетам известного английского математика Джона Литлвуда, в самые напряженные годы войны его коллеги в Великобритании потратили десять тысяч часов на решение "задачи о взвешивании монет", отрывая это время от выполнения ответственных оборонных заданий. Конечно, они понимали, что лучше бы оставить проклятую математическую головоломку до окончания военных действий, но ничего не могли с собой поделать. Видя, какое бедствие может причинить подобная задачка, кто-то даже предложил сбросить ее на Германию. Во всяком случае ни у кого не хватило духа упрекнуть англичан в легкомыслии - такова уж природа истинного ученого, что он не может не думать о проблеме, захватившей его воображение. И потому, если уже он ищет в машине помощника в своей работе, то требует, чтобы она понимала его с полуслова - и именно на том языке, на котором привык мыслить он сам.

Есть ли надежда хотя бы в отдаленном будущем воспитать из машины такого помощника?

Ершов считает, что это может быть достигнуто в самые ближайшие десятилетия. Он намечает следующий путь. Сделаем допущение, что машина располагает особой программой - он называет ее "анализатором",- которая для любого текста, вводимого в машину, может обнаружить, Понятен он ей или нет. Случайно может статься, что текст ей понятен, и тогда машина переведет его с помощью транслятора в программу и приступит к ее выполнению. Но значительно более вероятно, что отдельные части текста машина не сможет воспринять - то ли из-за каких-нибудь непривычных для нее грамматических конструкций, то ли потому, что ей встретятся в нем незнакомые слова. Тогда машина выделяет эти куски и задает человеку вопросы, связанные с ними. Человек отвечает на них, пытаясь перефразировать неясные фрагменты текста своими словами. Получив разъяснения, машина вставляет их в первоначальный текст и заново анализирует его. Если же ей по-прежнему не удается схватить смысл всего текста, она вновь просит человека разрешить ее сомнения, Таким образом, между человеком и машиной завязывается диалог, в ходе которого формулировка задачи все более приобретает "машинный" вид, пока не становится полностью ей понятной.

Такой вид контакта человека с машиной напоминает взаимоотношения, которые устанавливаются между научным работником и лаборантом, причем эту аналогию можно проводить как угодно далеко. Выдавая лаборанту новое задание, руководитель не жалеет времени на то, чтобы как можно подробнее обо всем ему рассказать, готов ответить на любые разумные вопросы. Зато во второй раз, давая аналогичную работу, он, естественно, ожидает, что исполнитель задаст вопросы, которые относятся лишь к тому, что отличает повторное задание от первого. Точно так же и машина должна каждый следующий раз задавать вопросы, сохраняя в памяти "протоколы" предыдущих своих бесед с человеком. "Таким образом,- пишет Ершов,- сотрудничество машины с человеком приобретает характер динамического двустороннего процесса взаимообучения, в ходе которого человек, сперва приспосабливаясь к ограниченному языку машины, затем постепенно подтягивает ее до своего уровня".

Конечно, на пути к такому "динамическому союзу" стоят немалые трудности. Бессмысленно было бы, например, досконально регистрировать все диалоги и пытаться сравнивать каждый новый текст с теми, что уже есть в памяти машины. Она должна уметь сжимать накопленную информацию, подмечая общее в даваемых человеком разъяснениях. Вопросы, которые она собирается предлагать человеку, должны быть по возможности конкретными и точными.

Беседуя с Шенноном, мы спросили его, что он думает о методе "динамического союза".

- Я считаю этот метод весьма перспективным,- ответил он.- Мы в Америке идем примерно этим же путем. Надо, правда, сказать, что наши опыты в этом направлении пока находятся на стадии игры. Но очень многие из нынешних завоеваний кибернетики вырастали именно из подобных научных забав. Есть такая игра - ее любят и у нас, и, наверное, у вас в стране. Загадывается некоторое лицо или событие и надо, задавая вопрос за вопросом, узнать, кто или что было задумано. Игра эта не так уж проста - она требует воображения, логики и определенных знаний. Разумеется, никакой современной машине это развлечение не по силам. Но недавно была опробована программа, уважительно названная "Сэр", с помощью которой от машины удалось добиться ответа на вопрос: "Сколько пальцев у Джона?" Конечно, пятилетний ребенок рассмеялся бы, узнав, как много времени и сил было затрачено, чтобы вырвать у машины этот ответ. Но более взрослому человеку ясно, как много информации потребовалось машине, чтобы дать правильный ответ.

Мы раскопали "протокол" разговора с "Сэром" (он есть и у новосибирцев - отдел Ершова обменивается научной информацией чуть ли не со всем светом). Пожалуй, стоит привести его целиком - в нем есть и пример машинной страсти к точности формулировок, и пример машинной сообразительности.

Человек: Мальчик - личность.

Сэр: Понятно.

Человек: Джон - мальчик.

Сэр: Понятно.

Человек: Палец - часть руки.

Сэр: Понятно.

Человек: Сколько пальцев имеет Джон?

Сэр: Предложение двусмысленно. Но я считаю, "имеет" - значит "является частью" Джона.

Человек: Правильно.

Сэр: Для ответа надо знать, сколько рук у Джона.

Человек: У личности две руки.

Сэр: Понятно. Прошу сообщить, сколько пальцев на руке.

Человек: Рука имеет пять пальцев.

Сэр: Ответ: у Джона десять пальцев.

Не правда ли, это не совсем детский лепет? Машина, ведомая программой "Сэр", довольно быстро понимает, что к чему и, встретив слово "имеет" во второй раз, уже не утруждает человека дополнительными вопросами. Она приспосабливается к его своеобразному (с точки зрения машины) образу мыслей, как толковый студент к новой для него манере лектора.

В этой приспособляемости - адаптации, выражаясь научным языком,- залог новых машинных успехов в новых для них областях. Она дает машине возможность стать равным партнером в "динамическом союзе".

- Без сомнения, обучение и воспитание должны быть коллективными. Это факт неоспоримый. Но я хочу сказать о другом. Если у учителя всего один-два ученика, он, естественно, может приспособиться к своим питомцам, учитывать их индивидуальные особенности и интересы. И, конечно, результаты такой работы могут быть очень хорошими. Но это возможно лишь, когда знания получают единицы. А у нас учится сейчас семьдесят миллионов, и число учащихся все время увеличивается. Где взять армии гувернеров? Как соединить лучшее, что есть в коллективном обучении, с лучшим в индивидуальном подходе? На помощь должны прийти приспосабливающиеся, адаптационные машины. Машины, способные одновременно обучать сколько угодно людей. Может, мы их поставим на самолеты, и они будут обслуживать районы в тысячи квадратных километров? Машина делает огромное количество операций в секунду, будет делать еще больше - она сможет обучать, приспосабливаясь к нуждам каждого ученика, в кратчайшие сроки. Одновременно много людей - и по-разному. Это домашний учитель, помноженный на миллиард!

Академик Берг оглядел скептически улыбающуюся аудиторию и грохнул кулаком по трибуне:

- Я вам не сказки рассказываю! Я говорю о тех машинах - адаптационных машинах! - которые создаются сейчас.

По большому актовому залу азербайджанской Академии наук прокатываются аплодисменты - ученые, собравшиеся на Всесоюзную конференцию по бионике, воздают должное темпераменту, с которым Аксель Иванович излагает свои взгляды на будущее кибернетических машин. Но, пожалуй, еще в большей мере эти аплодисменты относились к тем неожиданным перспективам, которые открывались перед нами, слушавшими его бакинское выступление.

Ну что ж, если академик Берг говорит, что самообучающиеся адаптационные машины создаются сегодня, вероятно, вчера он видел макет или даже опытный образец такой машины... Очевидно, теперь уж совсем скоро электронное терпение и полупроводниковая внимательность начнут исправлять пробелы в нашем образовании.

Но ведь это лишь узкая область применения подобных машин, которые не только учатся, но и учат! Адаптационное самообучение - новая ступень развития контакта человека и машины. Лаборант, который, поработав какое-то время с твоим коллегой, передает тебе его опыт - это ли не мечта любого исследователя! Электронный хранитель информации, готовый дать ответ на вопрос, применяясь к уровню знаний того, кто его задал - это ли не идеал организованного обмена научными знаниями!

Мы размечтались, слушая Берга и - в который раз! - позволили фантазиям об ослепительном будущем увести себя далеко от грешной земли. "Создаются" - это ведь не значит "созданы". Недаром в русском языке есть глаголы несовершенного вида - они придуманы специально для того, чтобы предостеречь от неоправданного оптимизма.

А что он пока преждевременен, мы с огорчением убедились в Новосибирске. Проблемы и проблемки встречаются на каждом шагу. К примеру, и "летопись", и Ершов в своей газетной статье не случайно поминают кое-как работающую магнитную ленту. Таллинцы, докладывая о своей работе, тоже жалуются на ненадежное оборудование, с помощью которого осуществляется ввод и вывод информации у наших вычислительных машин. Вспоминаются обычные аэрофлотские парадоксы: огромный путь от Москвы до Новосибирска пролетаешь за четыре часа, окруженный вниманием и комфортом, а полсотни километров от аэродрома до Академгородка добираешься еще почти столько же времени в переполненном автобусе. Современные, что называется, "с иголочки" вычислительные гиганты, способные делать многие сотни тысяч операций в секунду, вынуждены выдавать результаты на пишущую машинку, которая работает чуть ли не так же медленно, как допотопный "Ундервуд": несколько сот знаков в минуту считается уже неплохой скоростью. Почти так же плохо обстоит дело и с вводом информации в машину. Мощный вычислительный лайнер вынужден часами ждать, пока производится погрузка и выгрузка. Если отказаться на время от аэрофлотских аналогий и вернуться к научному работнику, жаждущему вступить в контакт с лаборантом, то в данном случае машина напоминает малоудобного помощника, который, правда, решает задачу молниеносно, но зато выслушивает ее условие и сообщает результаты своих вычислений с раздражающей медлительностью, которая сводит на нет всю его "скорострельность".

Проблема эта сложная, но не неразрешимая. Американцы уже сейчас начинают пользоваться так называемым "разделением времени". На родине кибернетики, в знаменитом МТИ - Массачусетсом технологическом институте - осуществлен проект "МАК". Четыреста ученых различных специальностей получили возможность пользоваться благами единой вычислительной сети. Это значит, что они имеют возможность вводить условия своей задачи в любое время прямо из лаборатории или даже из собственного дома. Для этого нет надобности устанавливать какую-либо сложную аппаратуру - просто обычный телетайп с телефонным диском. Ответ, просчитанный машиной, отпечатывается на ленте того же телетайпа. Ввод и вывод информации происходит без остановки машины - данные запоминаются специальным устройством и используются сразу же, как только образуется пауза в ее работе. Таким образом, решается одновременно несколько задач, выдаются уже готовые ответы и записываются новые сведения, сообщаемые машине тем или иным из ее клиентов.

Интересно, что проект "МАК" не только позволяет наилучшим образом использовать машину (ведь обычно одновременно участвует в работе не более одной десятой части всех устройств машины), но и решает одну очень любопытную психологическую проблему. Человек, не привыкший пользоваться услугами вычислительной машины, с трудом переносит ее присутствие рядом с собой во время решения задачи. Каждая остановка машины, каждый сбой выводят его из себя и заставляют сомневаться в правильности конечного результата ее действий. В еще худшем положении оказался бы человек, вынужденный решать свои задачи одновременно с дюжиной других людей - ему трудно было бы отказаться от мысли, что машина может как-нибудь "перепутать" задачи и выдать ошибочный ответ. В проекте "МАК" каждый, кто обращается к услугам вычислительного центра, набирает на телефонном диске условный номер и, получив ответ о готовности машины, отстукивает на клавишах телетайпа нужную информацию. Он не видит машины и других клиентов, и потому не испытывает никаких специфических отрицательных эмоций, характерных для человека, пользующегося сложным прибором, устройство которого для него непонятно. А главное - ему не нужно судорожно спешить, машина не ждет его, она в это время занята своим делом, и можно, отстучав очередное слово или цифру, задуматься и выкурить сигарету. Получается, как это ни парадоксально, что для более тесного сближения человека с машиной необходимо разобщить их в пространстве.

Обычно "МАК" очень скоро выдает готовый ответ. Если же задача сложна или одновременно включились много ученых со своими проблемами, или же, наконец, не хватает машинного времени из-за поломок аппаратуры, то задачи решаются в порядке очереди, Причем некоторые из них имеют приоритет (например, введенные правительственными научными организациями или дирекцией института), но по мере ожидания приоритет каждой задачи растет, так что рано или поздно до нее доходит очередь. Вычислительная сеть соединена с международной телеграфной сетью, так что в принципе можно связаться с машиной из любого уголка земного шара. Именно так и хотел поступить один американец, профессор Стэнфордского университета Эд Фейгенбаум, гостивший в Академгородке. Он непременно желал продемонстрировать новосибирским коллегам все преимущества системы "разделения времени". Помешала малость: телефонный разговор с Массачусетским институтом организовать удалось бы без особого труда и, набравши нужный номер, можно было соединиться с машиной. Но вот обеспечить прямое телеграфное соединение представлялось делом очень сложным.

Впрочем, удивление новосибирцев было не слишком велико. Они сами собираются вводить подобную систему связи между научными институтами и вычислительным центром. Скоро и у них вычислительная машина станет столь же привычным коммунальным удобством, как ныне телефон, и в городской узел связи посыплются первые жалобы, что вот Петровых подключили, а у них из всей семьи, дай бог, если три человека знают АЛГОЛ, а бабушка - так та и в высшей математике еле-еле разбирается.

Так вот они и входят в нашу жизнь... Сперва требуют, чтобы мы придумали специальный язык, на котором они могли бы нас понимать, а теперь запросто становятся абонентами телефонной сети и терпеливо ждут, когда мы позвоним им, как старым знакомым, спросим для порядка про диодики-триодики, а потом уж "кстати" попросим решить дифференциальное уравненьице сотого порядка...